Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Поразительны были охват наблюдений, развивающихся, так сказать, одновременно во всех направлениях, и зоркость глаза Павла Петровича. Кажется, весь погружен в рассматривание старой «листвяной» крепи; а в это время неподалеку, на отвале, взметнулся густой, жирный, черный столб сажи, дыма. Немедленно следует реплика:
— А ведь это техническое хулиганство: столько выпускать в воздух! Что они — не видят?!
Потолковал с мастером буровой, высказав по пути свои соображения насчет возможных результатов бурения, о том, где, на его взгляд, лучше бурить, чтобы результаты были значимее.
— Сегодня лекция, — прощаясь, сказал мастер, уважительно глядя на Бажова, в речах которого чувствовался знаток.
— Что вы, какая лекция! Беседа хоть! — скромно отозвался Бажов и постарался сразу сделаться незаметным, не мешать работе.
Речь шла о беседе, на которую по просьбе Павла Петровича пригласили большую группу рабочих завода и геологоразведки.
Изменения, которые Бажов обнаружил на Гумёшках, нашли свое отражение первоначально в небольшой записи «На том же месте», а затем в очерке того же названия, в образе «советского старичка» пенсионера и — противопоставлении ему — «безвредного старичка» прошлого. Короткая, по существу почти хроникерская, зарисовка эта замечательна тем, что очень скупыми, лаконичными штрихами (что характерно для всей творческой манеры Бажова) убедительно изображено огромное расстояние между тем, что было когда-то и что стало теперь. И изображено, как говорим мы, литераторы, «через человека».
* * *
С утра направились на Северский завод.
Когда ехали мимо Штанговой электростанции, приткнувшейся у старой плотники, точнее, бывшей Штанговой, поскольку она уж давно перестала давать ток, Павел Петрович сказал без улыбки:
— Где-то здесь моя милая жила… А сейчас бы посмотреть, поди, не поверил бы глазам, что эта холера пленяла!.. — Но тут же переменил тон: — Хочется мне книгу посвятить девушкам моей юности. Очень хочется. Все они оставили какой-то след. — И больше не раскрыл рта до самого Северского.
Сейчас, когда пишутся эти строки, бывшая «Северка» вполне современное предприятие. В годы, последовавшие за победоносным окончанием Великой Отечественной войны, в Северске пущены цехи белой жести, оборудованные по последнему слову техники, совершенно изменившие лицо завода, насчитывающего более двухсот лет. Затем вырос трубосварочный цех-гигант. С появлением его завод изменил свой профиль — из металлургического стал трубопрокатным. А тогда, в 1939 году, очень многое все еще дышало стариной.
В низине на речке Северной (Северушке) притулился доменный цех. Домен было две. К нашим дням осталась только одна, да и та не работала. Издали она походила на приземистый кирпичный дом, накрытый сверху большим железным зонтом. В поддоменнике расположилась литейная, металл для которой выдавала вагранка.
Стены поддоменника метровой толщины. Полукруглые арки-проезды облицованы для прочности чугунными плитами. Не домна — крепость! Земля успеет состариться, сменится не одно поколение, а из этих стен не выпадет ни один кирпич![29]
Еще был «жив» — и даже использовался! — неуклюжий и массивный подъемный кран, напоминающий букву «Г». Поражала основательность его конструкции. Присматриваешься внимательнее и неожиданно убеждаешься, что под слоем пыли и копоти — дерево. Весь кран сделан из дерева! Здоровенные бревна обструганы на четырехгранник и соединены толстенными железными пластинами и болтами. Металлические оттяжки удерживали это нескладное сооружение посередине поддоменника. Кран приводился в действие вручную, с помощью воротка.
Самое занятное было то, что любопытный пережиток техники этот продолжал действовать. К нему приспособили блоки-полиспасты. Поднимал не так уж мало — шестнадцать тонн.
В угловом помещении, похожем на каземат Петропавловской крепости, сохранялось кое-что от старой воздуходувной машины. Дутье в прежние времена было холодным. Машина работала с помощью воды, которая крутила огромное ступенчатое колесо системы «Швамкруг». Это была передовая техника середины прошлого столетия.
Колесо — ярко-красное. Похоже на медь. Но это не медь, а слой ржавчины. Колесо отлито и склепано из чугуна. Видна лишь половина его; другая половина спряталась под полом.
Полумрак. Слабый свет проникает сверху через узенькое оконце. Влажные стены толщины невероятной. Где-то внизу, под полом, однотонно журчит вода. Сыро. Холодно. И — немного жутко.
Пытаешься представить, как работали здесь люди. Шум машины, плеск воды… А если авария? Прорвало плотину, хлынула вода? Никуда и не уйдешь из этого каменного мешка.
Сохранить бы все это как живой памятник крепостного Урала! И нелепый деревянный кран, и чудовищный «Швамкруг», и маховик привода сутуночного стана, весом сорок тонн, диаметром девять метров, махину, подпиравшую потолок цеха… А ведь это, повторяю, была наисовершеннейшая техника, намного обогнавшая промышленную технику Западной Европы. Тут не порицать, тут гордиться надо!
Под стать ей было и мастерство людей.
В кузнечном цехе нам показали бездействующий паровой молот (ныне он, кажется, убран — а жаль), похожий на перевернутую римскую цифру «V». На этой неуклюжей для современного глаза машине виртуозно работали крепостные мастера. В заводских анналах сохранился такой эпизод: однажды в цех пришел владелец с гостями — похвалиться предприятием. Остановились у молота. Барин потребовал, чтобы ковач показал свое уменье. Тогда тот, не долго думая, попросил у хозяина часы-луковицу — дорогую заграничную вещицу — и, прежде чем тот успел что-либо сообразить, подложил под молот да как «ахнет» по часам! Барин побледнел: пропали часы! А ковач спокойно предлагает: вынь-ка. Оказалось, и вынуть нельзя — зажаты, и — целехоньки. Даже крышки не помялись. Настолько точно — ведь с размаху! — опустил молот. Барин рассердился, а ковач смеется… Собирательный тип этих непревзойденных мастеров прошлого, постоянно совершенствовавших свое искусство, выведен П. П. Бажовым в образе Тимохи Малоручко в сказе «Живинка в деле», Иванки Крылатко сказа того же названия и ряда других героев. А какого качества железо делали северские мастера-умельцы, красноречиво свидетельствует следующий факт. В 1963 году, при реконструкции плотины, нашли железную полосу, завитую с одного конца «в ухо». На отливке была указана дата — «1839». Вот такое кричное железо помогло выстоять плотине 124 года.
После обхода завода в конторе, в помещении парткома, состоялась продолжительная беседа Бажова со старейшими северскими рабочими. Прошла она очень активно. Касались главным образом периода концессии, когда на заводе было засилье иностранцев, которые душили всякую свежую мысль и не давали развиваться предприятию.
Вспомнили и про то, как в гражданскую войну, в 1918—1919 годах, на головы неугодных заводскому начальству рабочих обрушились репрессии озверелых колчаковцев. Расстреливали десятками, спускали живьем в стволы шахт. Заброшенные шахты Гумёшек, Северский пруд стали могилой для многих. После, когда пришли красные, казненных и замученных откопали, подняли со дна шахт, одних с почетом погребли на Думной горе, северских перехоронили в Северском заводе.
Вспоминали и более глубокую старину (о ней были наслышаны
